Лето из переулка

By Евгений Липкович

Перед нами Минск 60-х глазами мальчика «неудовлетворительной национальности». Он живет с бабушкой, которая постоянно готовит хворост. Их соседи колоритны. Вот усатая Белла, которая поит отца из ложечки лекарством, а вот малограмотная бабушка Тереза, которая просит детей читать ей чужие любовные письма.

• Language: Беларуская мова
• Publisher: kniharnia.by
• Release date: Feb 29, 2016

Book preview

Пролог

Он стоит в коротеньких синих штанишках, сжимает в руке тяжелый светлый камень. Через мгновение с другой стороны забора Сашка окажется с разбитой головой. Михайловский-старший, высокий молчаливый мужчина в очках с тонкой оправой, приходит к родителям на разборки. Нервное лицо мамы, дрожащие от негодования обескровленные губы. Его бьют по заднице, он понимает, за что.

Сохранилась более ранняя фотка. Он сидит в высокой траве, ему уже девять месяцев, нежные складки на животике, большой палец во рту и рыжие волосы. Снято в суворовском лагере. К семи годам голова совершенно потемнела, а сейчас вообще черная с сильной сединой.

Суворовский лагерь на летнее время превращался в «дом отдыха» для семей военных, его туда каждый год пристраивал дед – не родной, но другого он и не знал. Родной умер почти сразу после войны от воспаления легких, оставив бабушку с двумя маленькими детьми на руках. Бабушка была общепризнанной красавицей, с огромными магическими глазами, работала на военной кинобазе. Она снова вышла замуж. У нового деда было двое сыновей от предыдущего брака и друг Португалов, с которым они прошли всю войну до Кенигсберга и уехали дослуживать на Чукотку. С потрескавшихся чукотских фотографий улыбались бравые военные в галифе с папиросами в зубах, за их спинами плескался Берингов пролив. Еще на снимках были унылые пейзажи из голого камня, снег и некрасивые узкоглазые аборигены.

Португалов участвовал во всех семейных торжествах. Как-то, сильно поддав, дед разоткровенничался, рассказав, что особист требовал от Португалова дать на него показания, но Португалов послал особиста.

Дед родился в Каменском – это Украина, который переименовали в Днепродержинск, имел кучу родни в Беларуси и начинал карьеру еще с Брежневым. Какое-то время хвастался, как нянчился с Леонидом Ильичом, когда тот работал в комсомоле, но потом, уловив конъюнктуру, замолчал.

Оба дедовых родных сына тоже были женаты по второму разу. Жены ему не нравились, а у младшего была странная форма аллергии: когда пропускал пару рюмок – становился пунцово-красным. Ужас какой-то.

Полковник в отставке, дед на действительной служил в артиллерии, имел кучу медалей, боевых орденов и обширные армейские связи. Хотел пристроить внука в школу при ГРУ, что-то вроде суворовского училища, но там по причине неудовлетворительной национальности вежливо отказали. «Жалко, конечно, – говорил дед, цокая языком, – но пусть им будет хуже».

Была специальная книга, куда дед заносил все расходы и траты, бабушку это очень нервировало. Она жаловалась его маме, и та её поддерживала. Бабушка покупала какие-то вещи и прятала у них. Вазу, отрезы тканей, кофточку…

Однажды он случайно обнаружил, где дед хранит наличные. Деньги лежали в шкафу среди постельного белья. Взял сто рублей и со старшим братом накупил много прекрасных и нужных вещей: фотоаппарат, китайскую ручку перьевую, железную дорогу игрушечную. Приценивались к велосипеду, но из-за разногласий покупку отложили. На следующий день был уличен и сильно бит, а купленное родители вернули обратно. Он стоял в постели голый и плакал от обиды.

Утопающего в зелени Беломорского переулка сейчас нет. Семья жила в большом доме на три квартиры, одну сдавали. Весь район снесли, дольше всех продержалась пивнушка «Три поросенка», прямо напротив тринадцатого общежития БНТУ. В кинофильме «Стиляги» есть сцена, где герой саксофон покупает. Серые мятые лица, тусклый свет, даже запах почудился тот самый, густой и кислый.

…Тогда, наверное, было минус двадцать, на электрической плитке у продавщицы грелся желтый облупленный чайник, из которого в обжигающие холодом бокалы подливалось горячее пиво. С сошедшим впоследствии с ума приятелем Серегой взяли по пол-литра. Память зафиксировала голосистую женщину без возраста с пустыми, остекленевшими глазами, которая ходила по заведению и кричала «Рыбоньки мои!» и, стоило отвлечься, пообещала сдать Сереге комнату в своей квартире, и тот уже принялся отсчитывать аванс…

Весь переулок был застроен деревянными бараками с прирезанными огородами. Дети ватагой лазили по душным чердакам и искали клад. Ходила легенда про злую тётку, сдавшую мужа в больницу, после того как в одном из полуразрушенных домов тот раскопал золото. Клада не нашли, но возле песочницы, совсем неглубоко, оказались фарфоровые осколки тарелки со свастикой.

Совсем рядом, за углом, стоял кинотеатр «Вымпел», возле него – старый автобус со спущенными шинами, переоборудованный под тир, и синяя будка. Из нее торговали разливным пивом. Два прикормленных алкаша закатывали огромную деревянную бочку на постамент, за что получали от магазинщицы бесплатно по бокалу.

Сашка Михайловский, признанный предводитель компании, был старше на год. На день рожденья Сашка подарил ему паяльный набор – вот счастье.

Летом было особенно хорошо, настоящая деревня. Высокая трава, развели за домом костёр, пекут картошку. Откуда-то появляется взрослый парень и ест с ними. Его кепка повёрнута козырьком назад – особый хулиганский шик. Он смотрит на него и спрашивает: – Ку-г-очку любишь?

– Люблю, – отвечает он.

– А к-г-ылышко?

– Да, – отвечает он.

Чувствует какой-то подвох, но не понимает, где. Парень смеётся, Сашка Михайловский тоже. Становится обидно. До слёз. Парень уходит, он стоит в коротеньких штанишках и держит в руках тяжелый светлый камень...

В Москве возник несколько необычный вопрос, который в какой-то мере имеет отношение и к урегулированию в октябре прошлого года кризиса в районе Карибского моря и предотвращению тогда опасности возникновения термоядерной войны.

Находящийся в Швейцарии Комитет фонда Бальзана, провозглашающий своей целью поддержку действий, направленных на укрепление мира и гуманизма, и поощрение успехов в области науки, техники, литературы, искусства, сообщил нашему послу в Берне о намерении Комитета присудить премию «За мир и гуманизм» за 1962 год главе Советского правительства Н.С. Хрущеву и президенту США Д.Кеннеди. генеральный секретарь фонда разъяснил, что в статуте фонда установлено, что он «призван поощрять, помогать и вознаграждать самые замечательные деяния в области гуманизма, в частности, в области укрепления мира и братства между народами» и что по этому статуту ежегодно присуждается одна премия «За мир и гуманизм», которая может быть разделена между двумя или тремя лауреатами.

(Указания послу СССР в Республике Куба А.И. Алексееву для беседы с Ф.Кастро о премии фонда Бальзана. 1963 г.)

КАЦМОНАВТ

Приедет красная машина, пожарники раскатают шланги и зальют пеной почти сгоревший пивной ларек возле кинотеатра «Вымпел». Черные останки будут дымиться, пена образует в центре улицы несколько луж, пожарники будут ругаться и мужественно курить сигареты без фильтра. Вечером я торжественно заявлю, что в школе буду отлично учиться и, когда вырасту, тоже стану ездить на большой красной машине.

Но это будет через неделю. А пока я еще хочу стать космонавтом и ношу в заднем кармане коротких штанов рогатку. В синем небе крохотный самолет оставляет за собой след из двух белых полос, я кричу: «Спутник!»

Я очень гордился своей рогаткой: у всех были из дерева, только у меня из толстой, специально выгнутой проволоки. Рогатку сделали в бригаде слесарей-инструментальщиков на радиозаводе, где работала мама.

На лето к соседу приехал племянник, взял рогатку посмотреть и не отдал. Он был выше и сильнее. Я стоял напротив дома дяди Гриши в надежде, что одумается, но Мишка в окне не показывался. Налетел ветер, начался мелкий дождь, я втянул голову в плечи, побрел домой.

– Бабушка!

Она крутила на мясорубке мясо.

– Кушенькать будешь? – она вытерла руки о передник. – Свежие котлетки, такие, как ты любишь!

– Бабушка! – я готов был заплакать.

– Кто тебя обидел, опять Ковалёв?

– Нет!!! – заревел я. – Мишка!

– А-а-а… – протянула она. – Кац.

– Ну что ты расплескался? – она прижала меня к своему теплому широкому телу. – Ну, прекрати. Как девчонка, ей-богу.

Я продолжал плакать. Из глаз катились слезы, из носа – сопли. Она сняла кухонное полотенце и заставила высморкаться.

– Вот так, – приговаривала бабушка, ласково вытирая нос, – вот так.

Потом открыла окно – дождь, словно заговоренный, прекратился – и закричала: – Гриша, твой Мишка опять…

Дядя Гриша, который из-за непогоды читал газету, сидя на табурете в дверном проеме, а не как обычно – на крыльце, встал.

– Мишка!

Никто не отреагировал.

– Мишка! – еще раз позвал он.

Вышла Усатая Белла и что-то сказала ему на ухо. Минуту дядя Гриша хлопал глазами, стал фиолетовым, вскочил и затрясся.

– Папа! – Усатая Белла попыталась схватить его за руки. – Папа, не надо!

Он оттолкнул ее, она побежала следом.

– Ой! – сказала бабушка и посмотрела на меня. Я шмыгнул носом.

В одном из окон дяди Гришиного дома раздвинулись гардины, и на подоконнике появился Мишка. Он попытался открыть окно, у него не получилось, он исчез, но через мгновение возник в другом окне, и опять ничего не вышло.

– Погром, – констатировала бабушка, и брови ее превратились в два вопросительных знака. Я безостановочно шмыгал носом.

Неожиданно Мишка пулей вылетел из двери и исчез за перекрестком. На крыльце появился фиолетовый дядя Гриша, держа в руке широкий флотский ремень.

– Мерзавец! – фиолетовый дядя Гриша пригрозил Мишке ремнем и возвратился в дом.

Бабушка снова принялась за котлеты, а курчавая Мишкина голова осторожно